0
168
Театр, театр, театр...
24 июля 2008
Мое знакомство с театром началось не с вешалки, а с простыни. Я соорудил из нее хитон, подпоясался каким-то шнурком и сыграл старика-грека на литературном вечере в школе. Величественно выходил перед сценой и сквозь бороду излагал, что пастухи, поднявшись на Олимп не нашли там богов. На что мой младший коллега-грек отвечал гекзаметром, что “Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли?” Звучала мелодия, на сцену выходили Музы, и мы отступали с удивленными лицами. Вечер начинался. Счастливая улыбка озаряла лицо завуча, которая преподавала литературу у старшеклассников.
Год спустя у нас был Пушкинский вечер. Помню точно только письмо Татьяны к Онегину, который читала Леночка при свечах и наш отрывок из Бориса Годунова. Мы с товарищем играли монахов. У нас были черные сутаны и шапки. Специально для того, чтобы сделать нашу вечернюю трапезу более убедительной, мы решили купить трехлитровую банку с яблочным соком и твердо заявили царевым слугам, чтобы не смели открывать на него рты и проводили воспитательную работу каждую репетицию. Надо было видеть, как они кинулись к столу и, поперхнувшись добычей, отчаянно закашляли. Но для меня главным испытанием была фраза, которую произносил возмущенным басом: “Отстаньте, сукины дети, какой я вам Гришка!?” Я стеснялся.
К Чеховскому вечеру наш талантливый Рубинчик нарисовал двухметровый портрет Чехова, который водрузили на стену. Антон Палыч с печалью взирал сверху на наши шалости: Беззащитное существо, Маска и что-то еще. Остановиться было трудно, театр показался мне новым смыслом, на собеседовании при поступлении в институт я твердо заявил, что хочу заниматься в театральной студии. Пожалуй, я даже сегодня не представляю, насколько сильно это повлияло на мою жизнь.
Мы гордились своей студией, но завидовали Грею. Сколько мы не репетировали, а все получалось как-то шероховато — то непосредственно по актерски не вытягиваем, то костюмы слишком условны. Мы ставили ”Клопа”, с которым ездили в Казань на фестиваль театров, а Грей — спектакль по стихам раннего Маяковского, который начинался как соло на барабанной установке. Мы ставили рассказы Зощенко, а они – “Чайку по имени Джонатан Ливингстон”. “В Грее дрессура”, – говорила руководительница нашей студии, и это звучало как осуждение. Когда наша студия развалилась, меня звали туда, но я не пошел. Надо было искать другую точку опоры.
Последним сыгранным мною персонажем стал Леонидик в пьесе Арбузова. Особенные люди, последние романтики. Я вспоминаю телеспектакли и песни Дассена в них. Вечерний свет. Па-ба-пам. Па-па-ба-ба-па-па-пам. Па-ба-ба-ба. Па-па-па-ба-ба-ба-пам. Примерно так. Помните? До сих пор, вдыхая по вечерам запах сумерек, я снова и снова слышу эту мелодию. “Мой бедный Марат“. Спектакль для трех актеров. Каждый из нас знал наизусть всю пьесу целиком, с авторскими ремарками. Мы долго репетировали, но сыграли всего один раз. Словно прожили жизнь. Это было в КамПИ, в одной из аудиторий на 4-м этаже.
Мое соприкосновение с искусством носило спонтанный характер, но мне везло. Скучал я редко. Мне попадались жемчужины, и неважно была ли это профессиональная постановка или любительский спектакль. На фестивале студенческих театров я впервые увидел живую пантомиму, которую делали ребята из Свердловска. Классическое трико, цилиндры и белые лица. А в конце 80-х в Челны приехал Гедрюс Мацкявичус со своей труппой и двумя постановками: “Звезда и смерть Хоакина Мурьетты” и “Красный конь”. “Нам очень просто играть Звезду”, - сказал один из актеров, когда мы были приглашены на творческую встречу в “Нику”. Я не поверил. Одна сцена безумной скачки в начале спектакля заставляла учащенно биться мое сердце. Жизнь, любовь, смерть и снова скачка. Казалось, что смерть настигла меня, а не главных героев, и можно нестись куда угодно, лишь бы не останавливаться. “Красный конь” был спектаклем непрерывного движения. Образы, проходящие перед сознанием художника в его поисках. Одна картина сменяла другую. Мы видели парижанок Ренуара, Адама с фресок Сикстинской капеллы Микеланджело, горные вершины Рериха, натюрморт с яблоками Сезанна, купание Красного коня Петрова-Водкина. Непрерывный калейдоскоп образов, выраженных пластикой актеров. Я едва успевал видеть эти намеки и переходы. Эмоциональный заряд был невероятным, и образ Красного коня стал моим любимым на долгие годы.
Почти два года я занимался в студии пантомимы, покрасив выданный мне сценический костюм в красный цвет. Был и свой звездный час, когда мы поставили этюд, в котором звучало стихотворение Голый король. Перед выходом на сцену для большей убедительности оттяпал себе челку, чтобы немного добиться портретного сходства с отстраненными образами тех времен. “Чье, чье это стихотворение?” - спросил меня Пархоменко (главный режиссер Ники), когда наше выступление закончилось. “Мое”. “А я сижу, гадаю! - кто из современных!?”
Наверное, если бы не мое увлечение театром, я бы прошел мимо многих чудесных произведений… Из деревянного Буратино, который мало что чувствовал и понимал, я превратился в Арлекина, а потом в Пьеро. Видимо, последний этап – это превращение в мудрого Сверчка, в которого запустит тапкой очередной выскочка. Хорошим актером я не был, да и не мог стать, но театр научил смотреть на себя со стороны, различать оттенки, научил читать стихи вслух. Мне вдруг стало интересно искать варианты смысла. Теперь, когда жизнь разворачивает во времени более сложные постановки, понимаю, что это всего лишь подготовка. Таская с собой в чемоданах старые сценические костюмы и увядший грим, мы пытаемся отыскать самих себя.
Сайт Театральный смотритель http://www.smotr.ru/
Год спустя у нас был Пушкинский вечер. Помню точно только письмо Татьяны к Онегину, который читала Леночка при свечах и наш отрывок из Бориса Годунова. Мы с товарищем играли монахов. У нас были черные сутаны и шапки. Специально для того, чтобы сделать нашу вечернюю трапезу более убедительной, мы решили купить трехлитровую банку с яблочным соком и твердо заявили царевым слугам, чтобы не смели открывать на него рты и проводили воспитательную работу каждую репетицию. Надо было видеть, как они кинулись к столу и, поперхнувшись добычей, отчаянно закашляли. Но для меня главным испытанием была фраза, которую произносил возмущенным басом: “Отстаньте, сукины дети, какой я вам Гришка!?” Я стеснялся.
К Чеховскому вечеру наш талантливый Рубинчик нарисовал двухметровый портрет Чехова, который водрузили на стену. Антон Палыч с печалью взирал сверху на наши шалости: Беззащитное существо, Маска и что-то еще. Остановиться было трудно, театр показался мне новым смыслом, на собеседовании при поступлении в институт я твердо заявил, что хочу заниматься в театральной студии. Пожалуй, я даже сегодня не представляю, насколько сильно это повлияло на мою жизнь.
Мы гордились своей студией, но завидовали Грею. Сколько мы не репетировали, а все получалось как-то шероховато — то непосредственно по актерски не вытягиваем, то костюмы слишком условны. Мы ставили ”Клопа”, с которым ездили в Казань на фестиваль театров, а Грей — спектакль по стихам раннего Маяковского, который начинался как соло на барабанной установке. Мы ставили рассказы Зощенко, а они – “Чайку по имени Джонатан Ливингстон”. “В Грее дрессура”, – говорила руководительница нашей студии, и это звучало как осуждение. Когда наша студия развалилась, меня звали туда, но я не пошел. Надо было искать другую точку опоры.
Последним сыгранным мною персонажем стал Леонидик в пьесе Арбузова. Особенные люди, последние романтики. Я вспоминаю телеспектакли и песни Дассена в них. Вечерний свет. Па-ба-пам. Па-па-ба-ба-па-па-пам. Па-ба-ба-ба. Па-па-па-ба-ба-ба-пам. Примерно так. Помните? До сих пор, вдыхая по вечерам запах сумерек, я снова и снова слышу эту мелодию. “Мой бедный Марат“. Спектакль для трех актеров. Каждый из нас знал наизусть всю пьесу целиком, с авторскими ремарками. Мы долго репетировали, но сыграли всего один раз. Словно прожили жизнь. Это было в КамПИ, в одной из аудиторий на 4-м этаже.
Мое соприкосновение с искусством носило спонтанный характер, но мне везло. Скучал я редко. Мне попадались жемчужины, и неважно была ли это профессиональная постановка или любительский спектакль. На фестивале студенческих театров я впервые увидел живую пантомиму, которую делали ребята из Свердловска. Классическое трико, цилиндры и белые лица. А в конце 80-х в Челны приехал Гедрюс Мацкявичус со своей труппой и двумя постановками: “Звезда и смерть Хоакина Мурьетты” и “Красный конь”. “Нам очень просто играть Звезду”, - сказал один из актеров, когда мы были приглашены на творческую встречу в “Нику”. Я не поверил. Одна сцена безумной скачки в начале спектакля заставляла учащенно биться мое сердце. Жизнь, любовь, смерть и снова скачка. Казалось, что смерть настигла меня, а не главных героев, и можно нестись куда угодно, лишь бы не останавливаться. “Красный конь” был спектаклем непрерывного движения. Образы, проходящие перед сознанием художника в его поисках. Одна картина сменяла другую. Мы видели парижанок Ренуара, Адама с фресок Сикстинской капеллы Микеланджело, горные вершины Рериха, натюрморт с яблоками Сезанна, купание Красного коня Петрова-Водкина. Непрерывный калейдоскоп образов, выраженных пластикой актеров. Я едва успевал видеть эти намеки и переходы. Эмоциональный заряд был невероятным, и образ Красного коня стал моим любимым на долгие годы.
Почти два года я занимался в студии пантомимы, покрасив выданный мне сценический костюм в красный цвет. Был и свой звездный час, когда мы поставили этюд, в котором звучало стихотворение Голый король. Перед выходом на сцену для большей убедительности оттяпал себе челку, чтобы немного добиться портретного сходства с отстраненными образами тех времен. “Чье, чье это стихотворение?” - спросил меня Пархоменко (главный режиссер Ники), когда наше выступление закончилось. “Мое”. “А я сижу, гадаю! - кто из современных!?”
Наверное, если бы не мое увлечение театром, я бы прошел мимо многих чудесных произведений… Из деревянного Буратино, который мало что чувствовал и понимал, я превратился в Арлекина, а потом в Пьеро. Видимо, последний этап – это превращение в мудрого Сверчка, в которого запустит тапкой очередной выскочка. Хорошим актером я не был, да и не мог стать, но театр научил смотреть на себя со стороны, различать оттенки, научил читать стихи вслух. Мне вдруг стало интересно искать варианты смысла. Теперь, когда жизнь разворачивает во времени более сложные постановки, понимаю, что это всего лишь подготовка. Таская с собой в чемоданах старые сценические костюмы и увядший грим, мы пытаемся отыскать самих себя.
Сайт Театральный смотритель http://www.smotr.ru/
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Оставить отзыв
Для того, чтобы оставить отзыв, необходимо войти на сайт! Как это сделать? Проще простого: выбрать одну из ваших любимых социальных сетей и нажать соответствующую кнопку.
Войти через: